Архив

И вот сидит Самойлович за своим столом.
На нем очки, часы, и борода, и усы.
Ему обедать в лом и даже ужинать в лом -
он на дисплей уставился, как мышь на сыр.

А за окном темнеет, и хамсин утих.
Хромая пальма тянется к рогатой луне.
Он ничего не видит, он кропает стих.
Он - где-то там внутри, а остальное - вовне.

Он видит каждый звук, он слышит каждый миг.
Глядит сквозь даль веков его прищуренный глаз.
Почти все тайны мира он уже постиг,
теперь в доступной форме излагает для нас.

И вот сидит Самойлович, перед ним – экран.
В него глядит солидно он и чешет в виске.
И помечает то, что накропал с утра,
и нажимает «Delete», а вслед за ним «OK».

Потом встает со стула и гитару берет.
А за окном последний луч заката угас.
Он наливает виски, добавляет лед,
он набивает трубку, он играет джаз.

Он прижимает струны самой левой рукой,
а самой правой, выждав подходящий момент,
берет один аккорд, затем берет другой
и голосит под этот аккомпанемент.

И вот уж виски выпит и доеден лед,
и прогорела трубка аж до самых костей.
Кладет гитару он и утирает пот,
на пять будильник ставит и идет в постель.

И вот лежит Самойлович на своей спине.
Над ним кружатся ангелы, щекочут в носу.
Прихлопнет он кого-нибудь из них во сне,
за комара приняв, а то вообще за осу.

А на рассвете он встанет, подавляя стон,
и строить дом покатит мимо темных витрин.
Вернется вечером и снова сядет за стол,
сварганит стих и, может быть, нажмет на «Print».

И отзовется принтер, торопливо рыча,
и втянет лист со вкусом, как курильщик – дым.
Его расправит бережно, запустит печать
и словеса хозяйские расставит в ряды.

И лист наружу вылезет из узкой щели,
неотвратимо, как поезд из туннеля метро.
Он поглядит на него, потом на месяц вдали,
потом обоих скомкает и бросит в ведро...

И вновь сидит Самойлович за своим столом
и не встает, хоть кол на голове теши.
В своем затылке он чешет этим самым колом
и новый стих кропает в гробовой тиши.