Архив

Из Города-на-Болоте к Городу-на-Горе,
Из вечного межсезонья в бесконечное лето
Я разбегусь и прыгну, длинным ночным тире
Сшив километры, даты жизни, стороны света.

Я стану голосом глины, я буду гонять в зубах
Известняковый говор, каменное наречье,
Шорох, картавый рокот – так говорит судьба.
Заткни этой речью уши, слушай и не перечь ей.

Я откажусь от влаги слез и привычных слов,
Присыплю песком больное, запру в подъязычье вздохи.
Когда, охренев, отчизна пускает себя на слом,
То смена пространства гасит страшный вираж эпохи.

Но как совместить различно выстроенные миры?
Как выложить имя Бога из буквенного разброда?
Бродский пишет, что Хайфа – сыпь на боку горы.
Агнон говорит, что Питер – язва в груди болота.

Не то чтобы лед и пламень, различные полюса,
Но вряд ли когда сольются в единый мотив негромкий
Скандированные удары квадратного колеса
И шестикопытный цокот часовой шестеренки.

Вишу над пропастью жизни, барахтаюсь налегке,
Ловлю спиной то и дело ленивые взгляды бездны
И вижу: края разлома теряются вдалеке.
Сшивать их – пустое дело, стягивать – бесполезно.

Но что там встает стеною за каждым моим окном?
Что шепчет равноязыко, ни с кем ни о чем не споря?
«Ям», – из земной пустыни, как ветер, гудит Агнон,
И, словно лесное эхо, ответствует Бродский: «Море…»