Гагуа Дмитрий

Где-то там, на куличках, в забытом глухом гарнизоне
лейтенант Новгородцев пьёт водку с горла, сам на сам,
не имея на то ни желания и ни резона -
просто, что же тут делать ещё за отсутствием дам.
Открывая вторую бутылку, уже и хорош, и смеётся
над собой, над нескладной судьбой да над третьей звездой
обойдённый по службе тридцатисемилетний мудак Новгородцев -
всё ещё не старлей, всё ещё впереди, дорогой!

Ну и возраст - аж впору стреляться, да не с кем и нету
ни просвета, ни проблеска в этой казённой тоске;
за столом у окна, натюрморт разложив по газете,
он прихлопнет настырную муху на правой щеке.
Вот и все развлеченья - бутылка, тайга да солдаты.
Не скули и не тешь свою плешь лавром зряшных надежд;
волком выть на луну нагишом - не поймут. Азиаты!
Ах, ввязаться б в какой худо-бедно приличный мятеж!

Так обрыдлая жизнь еле плещет остатком на донце,
и, кляня все четыре устава, генштаб и кирзу,
одинокий романтик, почти оптимист Новгородцев,
пьяным глазом пускает пустую скупую слезу.
Ночь приходит внезапно и зло, как удар по затылку,
окуная его в ослепительно радужный сон,
и бормочет во сне, обнимая пустую бутылку,
у окна, за столом - Бонапарт, проморгавший Тулон.