Ким Юлий

                      из "Камчатского цикла"

                1

Увязавши книжки-шмотки,
Подозрительно сопя,
Удираю, рвя подмётки,
Сам от самого себя.
Удираю жить на лоне
Размечтавшихся равнин,
Возле берега, на фоне
Диких сопок.
Жить один.

Но ведь ноги, но ведь ноги
Одинаково несут
И в пустыни, и в чертоги
Тот же глиняный сосуд,
В коем плещется одно
Неокрепшее вино?!

Ну и что же, ну и что же?
Мать-природа уничтожит.
Мать-природа воскресит.
Это бог, который вечно
– что и Байроном отмечено –
Растворяет и творит.
Так вот, быть может, растворит?..

                      2

Я шарю по карманам коробок.
Нащупав, встряхиваю по привычке,
И дружным бряканьем мне отвечают спички.
Придавливаю камнем коробок,
Чтоб не скатился в море, не промок.

Наволакиваю кучу плавника:
Каких-то бочек, ящиков остатки,
Все одинаково, как кости, гладки.
Обстукав их от чёрного песка,
Натаскиваю груду плавника.

Наламываю щепок об колено
И строю хижину из них. Потом
Вселяю внутрь сухой газетный ком
И поджигаю. Хижинка мгновенно
Вся вспыхивает и трещит, как сено.

Пристраиваю досочек посуше,
Уже горит не хижина, а дом.
В разгар огня кладу такие туши,
Что дым столбом, а вслед – огонь столбом!
Мой пламенный дворец возносится всё выше
С полотнищем огня на месте крыши.

                   3

И вот он начинается: закат!
Медлительная перемена красок.
Вот невесомы стали облака,
Вот их обвил блестящий опоясок.
По тундре, словно сто кошачьих глаз,
Вдруг загорелись жёлтые озёра.
Вон в небе чайка – вся так и зажглась
В восторге от роскошного обзора!

Дивлюсь и погружаю наугад
Свой чайничек в малиновый закат.

                   4

Придёшь к приятелю и шепчешь на ушко:
Душа болит. Вот сердце, осмотри-ка.
А он подумает и вдруг заржёт: – С душком!
С душком была, брат, нонче осетринка!
Приходит он в печали и в тоске
И жаждет помощи, как рыба на песке,
А ты зеваешь, и стыда ни капли.
Вот вам и сказочка о журавле и цапле.
Вокруг меня воздушный шар тепла.
И, как закат, «печаль моя светла»...

                   5

Ночное море отлогий моет склон,
Всё примеряет, примеряет ленты волн
И всё выносит и выносит на отлив
Того, аляскинского, берега извив.
Вдали заката бледные следы.
А рядом – комнатный, обыкновенный звук воды.
Уж час.
А кто ещё не спит сейчас?
Молодожёны, сторожа сберкасс,
Ночные лётчики, фальшивые монетчики,
Туристы, пограничники, рулетчики.

Все остальные спят. И воду в океане
Колеблет их покойное дыханье.
И вот – лежат их мысли и идеи
Бессильно-бледные, как орхидеи.

Воорружась ланцетом, не пройтись ли
Над беззаветно спящими носами
И не отстричь ли помыслы и мысли
Дурные, злые, гнусные – иными
Словами:
Мы их легко узнаем с вами,
Поскольку сами...
Вы представляете? От сна воспрянув,
Лишившись козней и коварных планов,
В недоуменье человек гадает:
И вроде легче – и чего-то нехватает...

И, с сожаленьем разучившись делать зло,
Он встанет и начнёт...

Вокруг меня тепло.
«Печаль моя светла» - но мне темно.

Да что вы, милые, да нешто разберёшь,
Какая истина не есть с изнанки ложь,
Какая искренность не вышла из обмана?
Ведь был убийцею создатель Ватикана!

                  6

По синим волнам океана,
За временем следя по часам,
На мой огонёк одинокий
Стремиться Джон Кеннеди сам.
И тут же по тундре унылой
Компактным таким колобком
Примчался Никита Сергеич
Погреться моим огоньком.

– «Привет мой вам, синьоры!
Садитесь, прошу, на чурбак.
За будничными делами
Не встретиться нам никак.
Здесь очень красиво, не правда ли?
И даже не очень свежо,
Хотя и Камчатка.
Дровишек
Подбросьте, пожалуйста, Джо.

Вот здесь и живём понемножку,
Без шума, без лишних затей
Вылавливаем рыбёшку,
Выращиваем детей.
Рыбёшка пока необлученная,
Детишки пока необученные.
Рыбёшка зависит от вас.
Детишки зависят от нас».

Приём протекал в атмосфере
Доверия и тепла,
Чему в исключительной мере
Бутылка моя помогла.
Под мирною сению лавра и мирта
Как правильно выпить бутылочку спирта!

Всё шло хорошо.
Между прочим
Прочёл я «Казанский вокзал» –
Поэму, которую очень
Давно я уже написал, –
«Ишь сколько всего наворочал!» –
Никита Сергеич сказал.
«Избыток натурализма! –
Промолвил сэр Джон. – Чепуха!»
И этим дискуссию вызвал
До первого петуха.