Кимельфельд Дмитрий

Циркачка! Да, она была циркачка!
В шестом -то веке,   ни фигасе!
Ловкачка, да она была ловкачка!
И летала на коне, как на Пегасе.
Ради нее Константинополь жертвовал интригой,
Её толпа любила, а с нею фауна и флора,
С трибун они кричали " Прыгай, эй циркачка, прыгай!
Ну прыгни, Феодора!"
И бык иссиня - черный,
с кровавым зраком,
мчался, что есть мочи,
И это было для нее счастливым знаком,
Как сумерки для ночи.
Ах, эти сумерки, в любой стране,
В любое время года,
Всегда тревожат душу мне,
Цветами небосвода,
И я, и я, любил глаза
светлее изумруда,
В них серафим парил и пряталась гюрза,
Ах, что за чудо!
На фоне сумерек электропровода,
Искрились, издавая запах натра...
Но, что я, что я понимал в любви тогда?
И что пойму я завтра?
А эта Феодора, без стыда,
Любовь свою бросала, как подачку
Толпе, и покоряла города,
Но кто её в том упрекнет, циркачку!
Она крутила сальто и кульбиты,
за рога быка, держась руками.
И , даже, базилевсы были позабыты,
С оливковыми их венками.
И за её любовь сражались насмерть,
Юнцы и генералы,
Ах насмерть, это же не насморк,
И не лесоповалы.
Читаю, и глазам своим не верю,
Дивлюсь, ну как же тут не удивиться.
Она свернула Византии шею
И сделалась царицей.
И в граде том, оплаканном веками,
Её быки жевали золотые жвачки.
Она, как в юности, играла желваками,
Ну что с нее возьмешь, с циркачки!
Да разве то, что что вспомнился мне кратко,
Ковер из синей пены гиацинта,
Да, разве то что мы курили сладко
В ту осень, в сумерках, у колоннады цирка.
Я глаз твоих наверно не увижу
Я в них уже никак не умещаюсь.
Быки растопчут глину, пепел, жижу.
Но в каждых сумерках я с кем -нибудь прощаюсь.