ЕВГЕНИЙ МАТВЕЕВИЧ – ВОЛЬНЫЙ АГИТАТОР.
Говорят, человек свободен, только когда спит. Это утверждение опроверг Евгений Матвеевич, прошвырнувшись по Харькову в бодрствующем состоянии.
Задул ветер перемен – сквозняк. Демократия робко топталась на пороге, не решаясь войти. Город Харьков, необыкновенно возбудившись, решил голосовать за Коротича.
Был такой демократ, редактор журнала "Огонёк" и поэт. Не знал этот великий человек, как ему помог беспартийный Дреер.
Евгений Матвеевич заехал в Харьков погулять по буфету и в гости. Круг общения у него расширялся стремительно. Дело в том, что Евгению Матвеевичу всегда есть, о чём поговорить с любым идущим навстречу прохожим. А любой идущий навстречу прохожий всегда будет рад побеседовать с Евгением Матвеевичем о чём-нибудь.
На пустынной улице висел предвыборный плакат: "Голосуйте за Коротича". Евгений Матвеевич был потрясён. Он впервые увидел физиономию социализма с человеческим лицом.
Потрясение необходимо было как-то выразить словами, чтобы не взорваться, а улица, повторяю, была пуста. Но Евгений Матвеевич заговорил.
Он всплёскивал руками, хватался за голову, а голос у него, как и у всех океанских лайнеров, поставлен от рождения. Мгновенно собралась толпа.
Почему-то все приняли оратора за доверенное лицо Коротича. И тут же стали задавать ему наболевшие вопросы. Первой была седая тётка с кошёлками:
– Скажите, это правда, что Коротич – еврей?
– Ну что Вы, – не согласился Евгений Матвеевич, – далеко не все хорошие люди являются евреями.
– Говорят, что Коротич – сын Брежнева. Что Вам об этом известно? – поинтересовался хлипкий дедок в ватнике.
– Мне об этом ничего не известно. Достоверно знаю одно, – его папа носит фамилию Коротич. Кроме того, у родни Брежнева наблюдаются густорастущие брови. Таких бровей у Коротича нет ни одной.
Неизменная благожелательность Евгения Матвеевича растопила сердца. Расхрабрившись, вышел вперёд лысый ветеран с колодками от орденов.
– А… вот я слышал, он этот…
– Что, агент мирового капитала? – радостно заулыбался докладчик.
– Нет… что он… имеет отношения к мужчинам…
– Ну да, он же мужеского полу. Что вы имеете в виду?!
– Голубой! – с остервенением выдавил ветеран.
– Видите ли, в нашей стране гомосексуалистов не принимают на работу редакторами журналов, – с удовольствием объяснил Евгений Матвеевич, – так что быть этого не может.
– И всё-таки, – настаивал ветеран, видимо, бывший танкист, – Вы не можете это знать наверняка.
– А что, – нашёлся Дреер, – вы боитесь, если выберут Коротича депутатом, он вас изнасилует?..
Народ восторженно выдохнул. Сейчас они были готовы идти за Дреером, куда он скажет, и голосовать за кого угодно. И тут Евгения Матвеевича забрали в милицию. Он даже не сопротивлялся, хотя мог. Ему было интересно. По дороге в отделение арестант обсуждал журнал "Огонёк" и отдельных литераторов.
"Агитация за советских депутатов" – не было такой статьи. Хотелось пришить хоть что-нибудь, хоть пуговицу, и у Дреера отняли паспорт на несколько дней. Проверить прописку.
Евгений Матвеевич не стал расстраиваться, у него были другие дела. В этот день на стадионе проходила встреча с начальством по поводу выборов.
Публика на стадионе сидела тихая, грызла семечки и помалкивала. Иногда аплодировала по команде. Пригнали людей по разнарядке, народ и сидел, отдыхая. Приехал Дреер, осмотрелся.
Мирная пасторальная картинка ему быстро наскучила. Захотелось сказать братьям по выборам что-нибудь хорошее, да так, чтобы все поняли. Вдруг, неожиданно для себя самого, он заорал: "Шайбу! Шайбу!", и весь стадион в полном восторге подхватил тысячами глоток: "Шайбу!! Шайбу!!!" Натуральный заклинатель змей был этот профессор Дреер…
– Какой был подъём! – рассказывал Евгений Матвеевич. – Хотя пользы это никому не принесло, народ ощутил единство…
Ну вот, а паспорт ему скоро вернули. В милиции он, естественно, забыл шляпу. И долго по улице Сумской бежал за ним капитан со шляпой в руке. Догнав, пожал руку и обещал непременно голосовать за Коротича…
КАК ЕВГЕНИЙ МАТВЕЕВИЧ УЧИЛ ЗМЕЙ ШИПЕТЬ.
Кстати, я подумывала о том, чтобы изменить фамилии, но некоторые люди рождаются готовыми персонажами. Разве мог Евгений Матвеевич Дреер называться как-то иначе? Это был бы совсем другой человек, о котором и писать незачем.
Однажды в Харькове решили собрать очередных подростков на конкурс песни, – большой, как у взрослых. Участникам должно было быть не больше пятнадцати, но в жюри можно было позвать кого угодно. Даже Дреера.
Съезжались вечером в пятницу, – в маленький лагерь за городом.
Наутро появился Дреер, который приволок ужа. Пугал им проводницу в поезде, а теперь решил нас. Он забыл, с кем имеет дело.
Сначала ужу предложили прослушаться. Написать тексты в трёх экземплярах, по возможности – спеть.
Гладкая нежная змея (не путать с удавом) лежала на Дрееровой шее. Шипеть она не решалась. Евгений Матвеевич решил её озвучить. Он растопырил губы, выпучил глаза и зашипел. Змея от неожиданности подпрыгнула. Не берусь утверждать наверняка, но совершенно точно это был Гимн Союза Советских.., по крайней мере, по ритму.
– Неплохо, неплохо, – задумчиво протянуло прослушивающее жюри в лице Голобородько, – но это не бардовская песня.
Тогда Дреер напрягся и зашипел "Изгиб гитары жёлтой". Люди воодушевились, ему стали подтягивать.
– Ну, что ж, годится, – миролюбиво согласился Голобородько, – идите, пока погуляйте.
До концерта оставалось два часа. По аллеям бродили юные вдохновенные участники конкурса, члены жюри, не юные и не вдохновенные, и Дреер с ужом.
Вскоре все вышеперечисленные научились длинно выговаривать шипящие.
– Всссё-таки, сссобаки лучччшшше, – говорил Самойлович, – хотя я никогда их не любил.
– Это ничччего, – отзывался Дреер, – кому и зззмея – друг чччеловека…
Концерт был хорошшш. Дреер и уж сорвали овации. В финале все шипели хором "Милую мою". Шучу. Шипели, по протоколу, "Изгиб гитары жёлтой", а "Милую мою" – пели…
ВОЛШЕБНАЯ СИЛА ИСКУССТВА
"В двери робко, прикладом, стучался новый мир…"
Г. Конн "Занимательные истории партии "
Евгений Матвеевич любил добираться стопом.
Кто не знает, "стопом" – означает бесплатно.
Легковыми машинами, то есть безболезненно для закона, за счёт одного личного обаяния.
"Стопом" – можно и поездом. Но без билета. Тогда это становится похоже на игру в прятки или в "море волнуется". Безбилетная фигура притворяется тумбочкой, чайником или рюкзаком. Но Евгений Матвеевич мог быть только самим собой. Потому что в противном случае ему пришлось бы молчать, а это невыносимо.
В поезд он проник, якобы провожая меня, у которой был билет. Потом Дреер сбегал в соседний вагон, поговорил с проводником о медведях в Забайкалье, был приглашён на ужин двумя неизвестными людьми и подружился с одной собакой. Волноваться за него было бессмысленно: всё, что случается с Евгением Матвеевичем, происходит на глазах у публики. Так что мне оставалось смиренно ждать.
Появился он уже после проверки билетов.
– Мы едем, едем, едем в далёкие края… – жизнерадостно сообщил он, – фотоаппарат я потерял.
– Тогда придётся смотреть невооружённым глазом, – вздохнула я, доставая гитару. Профессор Дреер всегда действовал на меня, как хорошая доза вишнёвой настойки. Сразу захотелось петь – так, чтобы слышали все.
– Сегодня мы будем тихо шуметь, чтобы проводница не услышала, – Евгений Матвеевич сел и захихикал, – а может, её пригласить?
Тут в купе вошли два человека с оригинальными фамилиями Белопольский и Чудновский. Правду говоря, мы дружили вчетвером долгие годы, и встреча была жаркой.
– Сюрприз, – наставительно сказал Белопольский, – не ждали, – и достал фляжку.
На радостях мы дружно запели "Вихри враждебные веют над нами", прерываясь на выпить по чуть-чуть и продолжить. Пели негромко, почти шёпотом, как на подпольной квартире. Революционеры отмечают маёвку.
На столике – газета, солёные огурцы и колбаса, всё, как положено. Товарищ, верь, взойдёт она. Мы наш, мы новый мир построим.
Неожиданно Белопольский надсадным голосом добавил новый нюанс: "Граждане, откройте, полиция!" После чего песня зазвучала всё громче и громче, с нарастающим энтузиазмом, на революционном подъёме. Время от времени Евгений Матвеевич вскрикивал: "Сатрапы! Тираны! Всех не перестреляешь!!"
Мы необыкновенно воодушевились и добавили. В этот момент появилась проводница, пожилая фурия советского разлива. – Что здесь происходит?! – поздоровалась она.
Евгений Матвеевич, совсем хороший (и добрый), немедленно упал перед ней на колени.
– Я Вас обожаю! Оставайтесь с нами! Вам будет хорошо! Даже если у вас нет кипятка и свежих простыней!
Тут мы, как по команде, встали и дружно исполнили "Ой, то не ветер ветку клонит". Голоса звучали, как орган в небольшом соборе.
Проводница постепенно, не сразу, раздеревенела лицом. К концу песни она уже шмыгала носом (одновременно ей успели налить) и смотрела на Дреера по-матерински нежно.
– Ну, спасибо… Ребятки… Я сейчас чаю принесу! И сахару! – и с девичьей резвостью унеслась в служебку.
Под стук колёс, под шорох твоих ресниц… Перекур в тамбуре. Разговоры до утра. Летящая земля.
На фестивале в Севастополе тоже было весело. Приезжих (человек пятьдесят) не пропускали во Дворец культуры. Стеклянная дверь была на запоре, её удерживала сторожиха, похожая на давешнюю проводницу.
По ту сторону, внутри, толпились друзья, но ничем не могли помочь. Мы отчаянно замёрзли, а некоторым нужно было выступать. Прошло минут сорок.
Тогда наша бравая четвёрка занялась любимым делом: мы запели гимн итальянских партизан:
– Аванти попала, а ля рискоса,
Бандьерра росса, бандьерра росса…
Аванти попала, а ля рискоса,
Бандьерра росса, триумвира!
Конечно, все подхватили. В полном ажиотаже по обе стороны стеклянной двери люди пели, и сжатые кулаки взлетали совсем как в Рот Фронте:
– Эль пуэбло! Унидо! Хамассера венсидо! Эль пуэбло! Унидо! Хамассера венсидо!
Сметённая звуковой волной сторожиха трясущимися руками ринулась отпирать дверь, причитая "совсем с ума посходили… хулиганьё… в жизни своей…"
С обеих сторон в объятья друг другу ринулись люди, как заключённые на свободу после долгой отсидки, как влюблённые после невыносимой разлуки…
ЕВГЕНИЙ МАТВЕЕВИЧ И ГОРОД ОДЕССА.
Сегодня, 24-го июня 2001 года, сейчас, в 1989-году, мы с Дреером едем в Одессу в плацкартном вагоне моего компьютера. И пьём чай вприкуску.
Тогда у меня были особые причины стремиться к Одессе-маме. Уже два месяца не появлялся мой одессит, и тоска меня просто задавила. А Евгений Матвеевич поехал за компанию, он любил ездить куда-нибудь.
Мы брели по Одессе, куда глаза глядят, а я звонила изо всех телефонных автоматов. Никто не отвечал: "Оставьте своё сообщение после гудка…" Вообще никто не отвечал. В конце концов, я решила больше никогда и никому не звонить по телефону.
На улице Лассаля настроение упало до температуры замерзания льда.
И тут мы обнаружили, что мимо идёт небольшая процессия во главе с пародистом Ивановым. Евгений Матвеевич оглянулся – мы поняли друг друга без слов. Это было озарение.
Мы дружно вышли на середину улицы и построились в затылок пародисту Иванову. Улица замерла. Евгений Матвеевич махнул рукой, вся команда сосредоточилась (за нами выскочило человек пять) и грянула псалом Давида. Здесь я не сочиняю: тому есть свидетели. Когда псалом закончился, мы перешли на другие песни разных народов, включая "Сулико".
Шествие торжественно продвигалось вперёд, распевая ликующе, в три голоса. Это было не хуже, чем хор имени Пятницкого. И лучше, чем детский хор Всесоюзного радио и телевидения. Они таких песен не знают.
Пародист был чрезвычайно доволен, гордо вышагивая во главе процессии. Народ, стоящий по обеим сторонам дороги, хохотал и аплодировал. Помню, нас пытались уговорить пойти ещё за кем-нибудь. Но мы не дали себя отвлечь.
Так мы дошли до литературного музея. Здесь из шеренги выскочила девушка Валя из Свердловска. Девушка Валя была единственным русским человеком в компании инородцев. Впоследствии она стала директором ЦАПа, но это так, к слову.
Валя подбежала к музею и, развернувшись к литературной звезде, звонко крикнула:
– Так что, Иванов? Русский?! – Махнула рукой. – Пошли отсюда!
Спустя пару улиц оказалось, что у меня пропал кошелёк. Там были деньги на обратную дорогу. Отсмеявшись, Евгений Матвеевич предложил грандиозный план.
Учтено было первое апреля и наличие гитары. Мероприятие должно было принести неслыханную прибыль. И, забегая вперёд, скажу – принесло. Хватило на билет и бутылку портвейна.
У Вали случайно нашёлся микрофон. Евгений Матвеевич опустил шнур в карман и стал задавать прохожим неожиданные вопросы.
– Здравствуйте, – начинал он, – не откажетесь ли Вы дать небольшое интервью? У Вас такое интеллигентное лицо…
Обычно не отказывались. Вид микрофона парализует советского человека, как змея анаконда. Люди чувствуют ответственность и тут же за всё отвечают. Хотя вопросы могли бы и насторожить.
Спрашивалось: "Ну, и как вам всё это нравится?", "Будьте любезны, поделитесь, кто вам зачем?", "Как вам почём?" и другие вопросительные частицы.
Отвечали подробно и обстоятельно – о нынешней Юморине (не нравилась), о политической ситуации на Привозе (ага) и о личной жизни (всё было более-менее).
Затем Евгений Матвеевич задавал главный вопрос, ради которого и затевалась беседа:
– Скажите, только не отвечайте сразу, а подумайте: за какой творческий подвиг вы могли бы презентовать нам рубль (можно мелочью)? Песни каких народов вы предпочитаете? Можем сплясать. Читаем стихи на фоне Одессы.
Владельцы рублей улыбались, что вы, берите так, было приятно поговорить, но Евгений Матвеевич очень серьёзно заявлял, что мы – артисты, просто так денег не берём. Заказывайте, только для вас, лично. Окончательно растаявшие одесситы, все, как один, просили "Тумбалалайку".
И только один сразу догадался:
– А куда всунут ваш провод?
– А вам куда нужно? У нас – в карман… – обрадовался Евгений Матвеевич и показал шнур. Такую догадливость вознаградили свежим вопросом:
– Скажите, Вы – Жванецкий?
– Нет…
– А почему?
– Ну, надо же кому-то и работать…
Так что Юмориной, Привозом и одесситами мы остались довольны. А личная жизнь – да Бог с ней, разве плохо жить на свете?
А ещё есть - тут
|
Новости
Чаты
88:88 
