Cool Folders ® :: Дневники

Ну вот, новая мода: все ударились в написание разной прозы. Мне сразу вспомнилась "Республика ШКИД", когда всю школу охватила издательская лихорадка и практически каждый начал выпускать либо газету, либо журнал.
И все равно, грех от моды отставать.
Читая записки других, я понимаю, что похвастаться впечатлениями от интересных событий, как Хоук или трогательными описаниями дворика, как Карина или суровой романтикой, как Ослик - я не могу. Обычная жизнь, обычного среднестатистического еврейского мальчика. Обидно как-то: получается, что я скучный какой-то. Нет, ей-Б-гу, обидно. Но потом, поразмыслив, я понял: все правильно. Потому что все это - не мое. А что же тогда мое? А мое - это люди. Всякие разные. Я расскажу о них. И начну с того, кто ближе: с отца...
Он был вполне обычный папа. Забирал меня из садика, катал на закорках, топил печку по утрам, читал газету и спал по вечерам. А еще, и это было уже необычно, он сочинял веселые стишки по поводу и без повода, постоянно приносил мне разные книжки, которые читал мне либо сам, либо читала мама. И потом, когда я уже не нуждался в чтеце, он ухитрялся в условиях советского книжного дефицита и завала всякой макулатурой добывать хорошие и интересные книжки.
До сих пор помню его стишок, целью которого было меня отвлечь, пока мама что-то на меня одевала перед походом в гости к дяде Муле, маминому родному брату:
"Дядя Муля, тетя ДИ!
Тетя Дина, дядя МУ!"
И в конце каждой строчки я смеялся, не создавая ненужных помех...
А еще... Папа знал все. Нет, не так, а вот так: ВСЕ. Вообще. У меня до сих пор ощущение, что нет такой темы, которой бы он не знал. Все, что касалось гуманитарных наук, было ему известно. Спросить папу было намного проще, чем лезть в энциклопедию. Тем более, что ответа там могло и не быть. У папы - был. Самое интересное, я не помню, чтоб папа читал. То есть, папу, сидящего над книгой - не помню совершенно. Но он читал, очень много, ибо не было ни одной новинки, вышедшей на русском языке и заслуживающей внимания, которую бы он не прочел. А еще - он слушал радио. Не "Маяк". А наоборот. Кто-то из его знакомых умельцев переделал приемник "Рекорд-66", добавив короткометровый диапазон. И отец ловил "Голос Америки", "Свободу", "Немецкую волну"... "Ну-с, послушаем, что говорят гнилые голоса" - любимая присказка...
Я знал, что папа у меня - работает. Ну, на заводе - это понятно, это как-то привычно. Но он работал дома: что-то писал. Со временем узнал, что он пишет разные материалы в газету, тогда я, конечно, не знал такого красивого сочетания "внештатный корреспондент". Но что знал точно: у него была красивая красненькая книжечка с надписью большими буквами "Смена", а внутри - его фотография. И много разных очень интересных знакомых. Папа ходил в редакцию и иногда брал меня с собой. Не помню подробностей, но была тетя Люда с белым телефоном... Если учесть, что у нас телефон висел на стенке и был черным, а тут - стоял на столе и был белым, так разве не замечательной была обладательница такого сокровища?
Однажды мы зашли в какую-то комнату, где сидела женщина. Папа сказал, что это Валентина Бианки, племянница знаменитого писателя, тоже Валентина, Бианки. Его книги я читал, а тут, представляете - племянница... Они о чем-то разговаривали, а мне, чтоб не мешался, была выдана настоящая жандармская шашка-селедка. Вся в зазубринах, но, согласитесь, это уже мелочи...
Вообще, как я сейчас понимаю, он брал меня легко в свои походы, хотя ходил в достаточно серьезные учреждения к людям, не слишком склонным умиляться маленьким детям. К чести своей должен заметить, что парнем я был не капризным и занять меня чем-нибудь было не сложно. Кстати, тот самый белый телефон, думаю, мне как раз с целью занятия и был выдан.

"31-го декабря мы с друзьями..." Мы ходили чаще. Центральное отопление появилось в нашем доме где-то в середине 60-х, до того комнаты отапливались печкой, а в ванной комнате стояла дровяная колонка. Думаю, поэтому каждую неделю мама собирала нам маленький чемоданчик и мы с папой шли в баню. (Кстати, чемоданчик этот жив до сих пор, в нем хранятся инструменты). Идти надо было минут 25-30. Чемоданчик традиционно нес я. Периодически я пытался бунтовать и всучить чемодан папе. Но все бунты подавлялись железной логикой: "Неси, неси, ты же моложе, как я!". Возразить было нечего, приходилось нести.
А в бане - был изумительный запах, смесь мыла, воды м еще чего-то, не знаю. Но я его очень любил. Мы поднимались на 4-й этаж (мужское отделение) раздевались и вперед! Сначала найти 2 шайки, а потом скамейку. Папа набирал шайку кипятка, ошпаривал скамейку и - процесс пошел. Разумеется, мне доверялось потереть папе спину, это было святое.
Пару раз папа ходил в парилку. Я пытался, но влажность и температура меня быстро выгоняли. А папа любил посидеть на полке, подышать всем этим...
Мы возвращались в предбанник, я заворачивался в полотенце, ставился на лавку и ждал, пока папа вытрется и начнет вытирать меня. Ох, это был славный момент! Я накрывался полотенцем с головой, поворачивался лицом к спинке, в которую было вмонтировано зеркало и кривлялся. Как упоительно я кривлялся... Никто не видел, что я там под полотенцем выделываю, а я корчил рожи - и был счастлив. Это был ритуал... И я всегда с нетерпением ждал субботы, чтоб пойти с папой в баню. Мама оставалась дома, а вот мужчины, как настоящие мужчины, шли в баню...

Сегодня я понимаю, сколько вопросов я не задал папе. Сколько всего ушло с ним из этой жизни. Его интерес к людям был неистребим, в любом, совершенно неинтересном месте, он ухитрялся найти интересного человека и мгновенно устанавливал с ним контакт. В доме отдыха - через пару дней он знакомился с заведующей библиотекой и они обсуждали какие-то литературные вопросы. В больнице - он познакомился с Евгением Моряковым, токарем, депутатом Горсовета, умным и ярким мужиком. Поехал по путевке в Солотвино, в санаторий, познакомился с каким-то местным жителем, который рассказал, как здесь живут люди. И хорошо рассказывал, замечу...
Да и тут, в Израиле. За 5 лет отец познакомился с несколькими достаточно неординарными людьми: Шуламит Шалит, Григорий Канович, Яков Гохберг...
Передо мной лежит его книжка "Не частное дело". "...Эта первая книжка Бориса Чернякова - документальный рассказ о своей рабочей профессии, о товарищах по труду, о моральной стороне таких общественно значимых и острых проблем производственной жизни, как проблемы качества и эффективности". Это из аннотации. Скажите, вам уже захотелось эту книжку прочесть?

Кстати, в аннотации все написано совершенно правильно, именно об этих проблемах книжка. Вопрос лишь - КАК она написана. Я читал эти рассказы, когда они в виде разных статей печатались в газетах. Я читал эти рассказы, пока они сводились в книжку. Я читал саму книжку... И не переставал удивляться, как папа сумел во всем треске официально-пролетарской пропаганды создать очень теплые и интересные образы, выразительные - и крайне симпатичные... Оказывается, о проблемах качества и эффективности производства можно говорить интересно. Но это неудивительно: отец видел людей. Его не интересовали должность, положение и заработки. Его интересовала личность. Вот о ней он и рассказал. А личность - она и в Африке личность.

Отец не был большим любителем спиртного, мне кажется, не был он и матерщинником, несмотря на свою жизнь, не слишком стремился бегать по девкам... Будучи гуманитарием до мозга костей, всю жизнь проработал разметчиком на разных заводах. И везде его уважали. Несмотря на национальность и нежелание выпивать "вместе с коллективом". Более того. Однажды главный конструктор Кировского завода (а отец работал в цехе военного производства) громко поинтересовался: "А что этот жидок тут делает?". Отец устроил скандал и заявил, что если этот урод не извинится, он уволится. Дело было серьезное, ибо отца хорошо знали и в парткоме КБ, и в Большом парткоме, главному конструктору пришлось извиняться, но папа сказал, что практически все товарищи по цеху его поддержали.

Жизнь была к нему неласкова, ох, как неласкова! Тяжелые роды, встал вопрос, кого спасать: мать или ребенка. Мой дед твердо ответил: "Мать!" Отца забрала его бабушка, мамина мама, и выходила козьим молоком... Дед был военный, он забрал семью к себе, под Ташкент. Когда папе было 2 года, его мама отравилась водой и умерла. Дед женился на другой женщине, которой папа был вовсе не нужен. Тем более, что вскоре у нее родилась своя дочка. Дед был занят по службе, так что с родительской заботой получалось негусто. В порядке воспитания папа пару раз заработал серьезную порку. Но что можно ожидать от мальчишки, который живет сам по себе? В 38-м деда посадили. Мачеха написала родителям папиной мамы, что, если они его не заберут, то она сдаст пацана в детский дом. Мой прадед приехал в Ташкент и забрал папу в Белоруссию, в местечко под Витебском. Как я понимаю, там папа прожил самые счастливые детские годы. Потом - война. Попытка уйти от немцев. Возвращение в местечко. Оккупация. К зиме 41-го наступил голод. Папа пошел по деревням христарадничать, это был единственный способ прокормиться, прадед и прабабушка совсем ослабели. В феврале 42 года еврейское население местечка было расстреляно. Папа чудом избежал расстрела, из кустов он видел, как убивали его дедушку с бабушкой...
Месяц его прятала их бывшая домработница. Но папа понимал: если его найдут - повесят всех. И он ушел. Так началась его беспризорная жизнь. Он перешел линию фронта, попал в детприемник, поработал в театре. В 44-м году нелегально (нужны были документы) приехал в Ленинград, к дяде.
Я уже говорил, он был журналист, гуманитарий, по призванию. Но еврей-журналист в СССР должен был быть проституткой большей, чем журналист-русский. И папа пошел на завод. Где и проработал всю жизнь, занимаясь вообще-то не слишком любимым делом.
Здесь, в Израиле, он расцвел. Наконец-то он мог спокойно писать о том, что было в нем всю жизнь: о местечке. Вернее, о людях местечка. Его печатали. Деньги были маленькие, шекелей 200 в месяц, но зато раз в две недели появлялся его материал, на полосу, иногда на две... Он смеялся, говорил, что газета платит гонорар двоим: ему и Григорию Кановичу.
В сентябре мы купили квартиру в Ашдоде. Ездили смотреть. Отец был в восторге. Она ему так нравилась... А в декабре 96 года - инфаркт, и за два дня до моего дня рождения его не стало. До сих пор так горько, что ему не удалось пожить в этой новой, такой ожидаемой им, квартире. Даже под конец жизнь повернулась к нему спиной...

Прошло почти 10 лет. Многое изменилось. И часто я ловлю себя на мысли: "Вот бы папе!". А его нет... Иногда он приходит ко мне во сне. Я взахлеб рассказываю, сколько у меня для него интересного подготовлено, как ему будет интересно. Он всегда улыбается. А потом наступает утро... Без него...